Она слышит его шаги. В такой мертвой тишине не услышать его было невозможно, да и Эйяфьялла очень быстро научилась прислушиваться к шагам отца и пытаться понимать его настроение только по походке. У него должно было быть хорошее настроение в этот особенный день. Эйяфьялла честно выполнила свою работу, убивая смертных. Без сомнений, без вопросов, без жалости. Воинов, детей, стариков, больных и самых жалких. И она выполняла то, что он требовал. В первые разы выходило плохо. Она могла упустить, растеряться или же засомневаться, но Рагнар быстро преподал ей урок, что она не должна его ослушиваться или подводить. А теперь она старается быть идеальным оружием. Ведь это и причина ее появления в этом мире. Она должна была быть счастлива от того, что она нужна Рагнару. От бесполезных и слабых он попросту избавлялся. А она будет сильной и полезной до самого конца. Сколько ей еще жить? Эйяфьялла не знала ответа на этот вопрос, но и не слишком много думала о таких вещах. Ведь разные мысли могут принести сомнения или же вопросы, а они Рагнару были не нужны.

Он зовет ее по имени, заставляя девушку встрепенуться в страхе и радости. Каждый раз она ждала похвалы, внимания и хоть слова. Здесь всегда было ужасно одиноко и холодно. Рагнар редко разговаривал с ней, а еще реже позволял ей говорить что-то в ответ. Девчонка порой пыталась поговорить с ним, но в ответ получала тяжелое молчание и не менее тяжелый удар в ответ. И все же она каждый раз тянулась к нему в попытках завоевать хоть какое-то теплое внимание. Ведь даже удар был проявлением какого-то внимания. И все же она напряглась всем телом, когда его тяжелая рука упала ей на макушку. Три слова. Ей нравилось, когда он звал ее по имени. Ведь он один во всем этом холодном мире знал его. Для других она была лишь гибелью.

— Отец, — она кротко улыбнулась в ответ на похвалу. — Благодарю.

Девчонка была счастлива в эти моменты, что отражалось на ее лице. Если бы не восседающий на троне отец, то у ребенка была бы дикая истерика. Каталась бы по окровавленному мрамору, тихонько хихикая от радости в ладошки. Никто не научил ее выражению эмоций, а у Эйяфьяллы не было шанса увидеть нормальные эмоции. У Рагнара все было скудно - множество оттенков злобы и жестокости, а у ее жертв все еще было хуже. Одни гримасы страха и боли. Он вновь обратился к ней, разрешая приблизиться к трону. В отличие от отца она всегда двигалась очень тихо, стараясь не издавать звуков. Девчонка кивнула, тихо шагая по потемневшему мрамору. Ей никогда не было дозволено подходить настолько близко к трону. Всё было как он и сказал. Она была жалкой и ничтожной душой. И она правда хотела встретить свою мать. Взглянуть на нее, поговорить с ней и узнать ее поближе. Она ведь должна была быть ближе к ней. Они ведь одинаково служили одному Повелителю.

— Благодарю.

А вот и она. А вместе с ней чувствовался какой-то приятный аромат, которого Эйяфьялла никогда не чувствовала. Розы. Отец рассказывал о них, но в округе все они завяли и стали лишь колючими кустами без жизни. Эйя пожирает ее фигуру взглядом, находясь в детском восторге и радости. Она была такой прекрасной. Когда-то Эйяфьялла пыталась представить красоту навсегда завядших цветов, но они наверняка были бы похожи на Тонантос. Девчонка в предвкушении ждет того момента, когда собственная мать взглянет на нее. Что же она ей скажет? Как она ее встретит? Ведь Рагнар позволил разговаривать во время этого воссоединения. Она поднимает свои алые глаза, хмурит темные брови, а пухлые губы не расплываются в счастливой улыбке или довольной ухмылке. Отец толкает ее в спину, подталкивая дитя поближе к матери. Девчонка волнительно облизывает пересохшие губы, сжимает вспотевшие ладошки в кулаки и пытается подобрать хоть какие-то слова. Она не находит в голове никаких слов для этой ситуации, но находит порыв к действиям в своем ничтожном сердце. Эйяфьялла резко тянется вперед, обвивая свои руки вокруг шеи матери. Ее тело не просто теплое, а горячее. Так резко контрастирующее с холодом этого дворца. И пахло от нее не кровью.

— Мамочка! — выпалила девчонка дрожащим от волнения голосом. Более ласковый вариант она узнала совсем недавно. Услышала из уст умирающего ребенка, который отчаянно тянулся к своей матери. Произносила она это слово впервые. До чего оно было мягким, нежным и куда более ласковым. Такой должна была быть и ее мамочка?

Отредактировано Эйяфьялла (16.12.21 20:30:22)

В этой игре не было правильного ответа. Бесконечно тянущаяся головоломка, исходом которой служила сама смерть – оставалось лишь гадать, какой конец настигнет в этот раз. Медлительный и болезненный, а, быть может, быстрый и милосердный. Унизительный? Изматывающий? Каким оружием? На улице или в сыром подвале? Как много призов! В этой лотерее смерть «выигрывал» каждый, но Тонантос наслаждалась этим целую вечность. К сожалению или к счастью, вновь возвращаться в замок могла лишь она одна, и потому пантеон пустовал – рано или поздно удача оставляла каждого, ведь угодить Рагнару было невозможно, а ошибки были недопустимы.

Она выказывает истинное повиновение, но он желает увидеть горделивый блеск в глазах и плотно сжатые губы. Провал. Она с трудом сдерживает скупые эмоции, а он хочет безупречного послушания. Какая непростительная ошибка. Его дочь справлялась с этим куда лучше. Быть может потому, что в них текла одна кровь, Эйя непревзойденным образом угадывала чужое настроение, подстраиваясь под ситуацию. Это спасало её не один раз. Вот уже сотню лет она выживала в условиях, где никто не мог продержаться и недели. В обители смерти могли жить лишь те, кто сам являет собой смерть.

Тонантос бесшумно перехватывает чужую руку. Морщится. Кто сейчас перед ней? Ещё один монстр, которому предстоит прислуживать? Цепь, зримо связывающая её свободу к вечным господином? Кто угодно, но не дочь. Ей нужно время. Но она слишком горделива, чтобы смириться с фактом слишком быстро. Его губы тянутся в улыбке, а после с них срывается смешок. Перерастает в пробирающий до дрожи смех, с которым Рагнар подходит ближе. Смех – не милость. Это приговор.
Холодные пальцы обхватывают лицо, острые когти врезаются в белую кожу, вспарывают круглые раны, заливая щеки алым. Взгляд замирает на губах, скользит дальше, ведь он не ведал этой плоти целый век. Когда её разрывало на части в родах, он впервые смотрел на неё с придыханием, чувствовал жар, извращенную ужасную похоть, показавшуюся кому угодно почти мерзкой. Она сдохла, породив его дитя – одного этого факта хватило для того, чтобы первое время Рагнар с благоговением относился к младенцу.

- Я разрешил Эйяфьялле говорить с тобой, и она обратилась к тебе. Ты же проигнорировала собственную дочь и все испортила. Смотри, - в этот раз, окровавленная рука, соскользнув с израненного лица, до боли схватило хрупкое плечо Эйи, оставляя на одежде липкий отпечаток, - чувствуешь радость от воссоединения с матерью?

Он злится, и воздух становится тяжелее. Но сегодня особенный день. Портить его очередными криками неправильно. Он непременно наверстает все после. Стоит хорошенько подумать, что нужно сделать прежде…Хочется прочувствовать запах жареного мяса. Быть может, дать Эйе в руки раскаленный посох и заставить прижигать ту руку Тонантос, которой та перехватила чужие наивные объятия? Да, неплохой вариант. От одной только мысли об этом хватка на чужом плече ослабла. Он отошел в сторону.

- Все же у вас обеих есть что-то общее. Вы обе любите выводить меня из себя…Давайте устроим сегодня семейный ужин. Мясо кого-то молодого подойдет. Эйяфьялла, покажи своей никчемной матери место охоты и помоги ей с ужином. У вас час. Сделаете все не так – я отрублю вам руки, которые вы же и сожрете. Обо всем остальном я скажу за столом.

Семейный ужин – это прекрасно. Еда в окружении родных тебе людей кажется гораздо вкуснее. Даже если на тарелке плоть кого-то из них.

Эйяфьялла реагирует слишком поздно. Совсем быстро бережное прикосновение к волосам сменяется резкой хваткой за горло. Ребенок даже не пыталась сначала вырваться из рук, когда Тонантос когтистой рукой надавила когтем на ее лицо. Она привыкла к подобным «нежным» прикосновениям отца, понимая то, что не следует пытаться вырваться из его рук. Если у нее каким-то образом бы вышло вырваться, то куда ей идти? Она никому не нужна в этом мире. Она могла пригодиться только здесь. Оружие бесполезно без хозяина. Тонантос крепко схватила ее за горло. Эйяфьялла пытается отодрать от себя руки матери, но в бессмертном божестве уже столько силы после недавнего воскрешения. Сила, которая была дарована ей самим создателем. Ребенок кряхтит, пытаясь вырваться, но Тонантос легко держит ее. Теперь Эйе страшно.

Страх в изумрудных глазах девчонки был такой привычной картиной, когда над ней нависала темная фигура отца. Только сейчас такой настоящий, когда собственная мать могла спокойно оторвать башку от хрупкой шеи. Эйя не сомневалась в том, что у нее когда-то получится убить и поглотить собственную мать. Ведь так ей твердил отец с самого рождения. А его слова были единственной правдой и истинным учением, являясь правилами их маленького темного мира. Повелитель не может ошибаться. Это было так хорошо вбито в ее голову, что страх сменяется злостью и желанием принять идею Тонантос, чтобы попробовать сожрать ее прямо сейчас. Она не может выдавить и слова, но в диких глазенках читается гнев и злоба. Ее воспитывали и обходились как с монстром, который должен был слушаться лишь одного родителя. Эйе казалось, что они смогут сблизиться и проводить это время вместе, что Тонантос смиренно примет свою судьбу. Она ведь его слуга, так? Ребенок шипит, пытаясь вырваться из крепкой хватки, но мать уже выпустила ее. Она могла бы сейчас поблагодарить своих родителей за такое крепкое тело, которое выдержало удар об булыжник. Эйяфьялла делает громкий выдох, пытаясь сразу же поднять свою голову и с вызовом смотреть в глаза матери. Мать уже любезно помогла держать подбородок своего дитя, показывая ей легендарное оружие.

— Красивое, — произносит девчонка, приподнимая руку и прикасаясь до оружия. Она слышала о том, что у ее матери оно было разумным. Со своей душой. Отец и мать видели в ней нечто похожее? Лишь оружие, которое бесстрастно исполняет приказы? Или же они видели в ней собственное творение, родную дочь? Нет, она была ошибкой и оружием. И только. И только... — Ты сама сказала. Я часть тебя. Начни свои исправления с себя, правильная наша.

Слова стекают ядом по губам вместе с кровью. Эти слова принадлежали ей лишь наполовину. Весь ее словарный запас и все ее мысли были сотворены отцом. Тяжело быть самостоятельной личностью, когда единственный твой бог, учитель, родитель и собеседник является одним существом. Правильность в ней раздражала. Отец был прав. Эйя не собиралась лежать здесь и принять смерть от руки матери. Это было невозможно. Как?! Эйяфьялле казалось, что она просто не может сделать с ней такого, что отец отдал ей приказ, что она не настолько слабее матери. Глупый ребенок просто отказывался верить в происходящее, срываясь на рев раненого и загнанного в угол зверя. Охотники верили, что зверю в такой ситуации нечего терять и он нападает отчаяннее. Эйя не боится подняться на ноги и броситься на мать с мечом.  Ей это казалось таким правильным. Это ведь было то ради чего она и появилась на этот свет. Ее выходку нельзя было назвать бесстрашием, когда ребенок бросался с мечом на бога. Просто детская глупость и желание быть признанной родителями.

Он любил запах крови так сильно, что один лишь вдох разжигал в груди азарт и жажду смерти. Алое море омывало стопы из века в век, и собственное отражение в кровавой глади казалось правильно красным. В этом мире ни на одной из вершин, ни в одном уголке не было места спокойствию – была лишь промозглая тишина, что непременно предшествовала буре. Рагнар всегда был жестоким, алчным, полным ненависти ко всему живому, и качества эти обуяли его душу с тех самых пор, как он ступил на обглоданные пустынные земли. Не было предыстории, не было событий, сделавших его таким – Демиург попросту выпустил своё жуткое творение на волю, решив посмотреть, как быстро оно пожрет других. Его имя означало конец света. Со своей задачей он справлялся безупречно.

Вычищенный до блеска сапог, оставляет в снегу глубокий снег. Он тихо шуршит, покорно мнется, чуть блестит, почти успокаивает, но позади, взрывая сугробы, подобно тому как плуг взрывает землю, тащится коса, чей цвет давно стал багровым. Рагнар видит их впереди, но идет намеренно медленно – бежать им некуда. Запах крови щекочет обоняние. Этот запах ему противен – смешиваясь с розами, аромат становится никчемным. Даже Эйя, запах которой с самого детства был чарующим и сквозил молоком с кровью, сейчас пахла отвратительно. От неповиновения несет потом, слезами и чем-то кислым – лицо морщится, Рагнар кривит губы и глубоко выдыхает. Его дыхание настолько холодное, что с губ не сходит теплый пар. Хруст снега утихает. Он замирает позади Тонатос, безразлично взирая на торчащий из её спины клинок. Прекрасной битвы не получилось. Черноволосая гниль, мерзко прилипшая к его сердцу, все испортила. Светловолосая дрянь, упавшая камнем в его душу, слишком поспешила.

– Что же ты делаешь? – спросил он, выплевывая слова над ухом Тонантос. Из-за устремленного на Эйю взгляда не было понятно, кому конкретно был адресован вопрос. Они разозлили его. Обе. Сегодняшний вечер должен был быть особенным, но вместо этого он сквозил странными чувствами и мерзкими поступками. Он желал увидеть захватывающее сражение, чтобы его дочь увидела силу матери, которую предстоит пожрать. Вместо этого, Тонатос сделала…сделала…нечто настолько жалкое, что своим поведение будто бы опорочила самого Рагнара. То же самое сделала и Эйя. Он не прощал ей ошибок. Ни единой.

Ладонь покрылась темными непробиваемыми наростами, окутав кожу, словно панцирь. Этой ладонью Рагнар обхватил торчащее лезвие, и, задумчиво взглянув в собственное отражение в металле, медленно провернул меч в ране, лишь после вытолкнув его в сторону дочери. Кровь тотчас хлынула на белый снег – пачкая и марая. Вьющаяся вокруг косы цепь, раскаленная докрасна, хлыстом ударила по кровоточащей ране, прижигая и оставляя новый след, что непременно скоро заживет. Она же змеей обвилась вокруг ноги Эйи, лишая её равновесия и опрокидывая на снег. Запахло жареным мясом. Захотелось есть.

– Я отправил вас за ужином…Принимая во внимание ваши действия, я полагаю, к семейному столу вы решили выбрать особенное блюдо? Раз так…
Не было никакого замаха. Не было блеснувшей над головами косы, лишь свист и быстрое мгновение, даже боль пришла запоздало – лишь тогда, когда аметистовый взгляд упал на отрубленную правую руку. Рядом с ней лежала кисть, та самая, что еще недавно сжимала рукоять меча, вошедшего в тело Тонатос. Рубить всю руку дочери несколько жестоко, неправда ли?
– Я не позволяю вам регенерировать до тех пор, пока сам не сниму запрет. А теперь, - Рагнар склонился над снегом, бережно, почти нежно подняв руку и кисть, - мы все отправляемся ужинать. Следует отпраздновать воссоединение. Сегодня будет множество яств, но главное блюдо вы выбрали сами.

На ледяной вершине всегда была одиноко. В этой холодной и темной пустоте не было друзей, теплого смеха или домашних питомцев. Она знает, что такое бывает. Не у их семейки, но у других. Ей кажется, что Отец скорее даст ей завести щенка только ради того, чтобы потом приказать девчонке размозжить ему голову. Или подобное точно случиться или же случалось? Эйя порой теряла счет дням, когда она совершала оплошности и попадала в немилость Рагнару. Сейчас она могла обернуться и взглянуть на свое возможное будущее.  Жалкое и безвольное, ложащееся тяжелой ношей вековой усталости. Что подумает случайное существо при виде на Тонатос? Захочет избавить несчастную бессмертную от ее служения? Или же попробует освободить от оков, подарить свободу и жизнь? Эйя села за положенное свое место, поднимая взгляд, чтобы попытаться встретиться им с глазами матери. В ее изумрудах горел еще яркий огонек, который не был обременен долгими годами безвольной службы. Любопытный огонек, желавший узнать так много “почему” и “зачем”, но уроки отца мало давали ответы. Лишь новые шрамы “любви”, которые останутся на ее коже вечными уроками и сплетутся в одну длинную цепь.

Повелитель устроил для них пир, а они оказались неблагодарными. Девчонка опускает взгляд, не смея прервать его речь. С е м ь я. Ах, как странно это звучало из его уст и в тот момент, когда Эйя повторила за ним же, но совсем уж шепотом. Словно слово с чужого языка, которое ты не понимаешь. Звучит красиво, но смысла в нем нет, оно было пустым и лишь набором несвязанных звуков. Эйяфьялла почувствовала то, как ее щеки заалели от возмущения. Почему она осталась виноватой? Почему ей запрещалось делать то, ради чего ее и создали? Девчонка подняла свой взгляд, чтобы со злостью взглянуть на Тонатос. В глазах девчонки это она все портила своим присутствием! Чужачка, которая пришла и и своим появлением портила более или менее привычную жизнь Эйи. Это впервые, когда ее собирались наказать за насилие, за жажду крови и желание отнять жизнь. Сначала Рагнар науськивает дочь подобно бешеной собаки, чтобы затем запретить кидаться на любую цель. Сейчас Эйяфьялла не понимала Повелителя. Это в каком-то смысле обижало ее и сбивало.

— Почему? — наконец не выдержала Эйя. Слишком юна и безрассудна, вспыльчива и импульсивна. Она забыла свою роль “помалкивать и выполнять”. Сейчас же она злобно выплевывала слова, не сводя глаз с Тонатос. Ведь по логике ребенка это все она. Испортила привычную девчонке атмосферу, не померла от удара, да и родила ее на свет тоже она. — Разве я не была создана для этого? Чтобы убить ее?

Эйяфьялла перевела свой взгляд на отца. Он был уже не полон ненависти, а скорее надежды. Так смертные поднимают свой взор к небу, молясь о благословении. Ей казалось, что Рагнар должен был понять ее.  Опомниться. Словно он мог забыть о такой мелочи, как смысл всего существования своей единственной дочери. Эйя не считала себя виноватой. Разве что в собственной слабости, что она не может убить и поглотить мать. Освободить ее и себя от этой боли. Ведь тогда они исчезнут вдвоем, а Рагнар останется. Один. Только в мыслях Эйяфьялла могла позволить себе думать о таком. Ей было бы жаль его. Почему бы им не исчезнуть всем втроем? Наслаждаться покоем и безмятежным ничем.

— Это она хотела избавиться от меня! —⁣ наверное, жаловаться об этом Рагнару было столь бесполезно сколько и пытаться сейчас поглотить Тонатос. И все же девчонку распирало от несправедливости. Неужели Рагнар не дал Тонатос никакого приказа? Ей казалось, что одно дело, когда Рагнар наказывал ее. Однако, отец так же хвалил ее, учил чему-то и рассказывал. В этом она находила свою любовь. А сейчас отец поступал с ней вот так! Не поощрял ни ее кровожадность, ни злобу, ни-че-го! Эйя опускает взгляд на тарелку, где лежала ее отрубленная плоть. Радость и какая-то нежность от мысли воссоединения семьи теперь имела запах жженой плоти и крови. А скоро и соответствующий вкус.