Шейр небрежно бросил пачку фотографий на сиденье рядом с собой и потянулся за мундштуком кальяна. Древний затянулся и отвернулся к окну, за которым все так же сыпались мелкие хлопья снега. То, что неповоротливый черный лимузин полз со скоростью двух метров в минуту, нисколько не волновало антикверума. Это давало возможность все обдумать и просчитать возможные варианты дальнейшего развития событий. Причем ни один из этих самых вариантов не радовал. Все они предвещали затраты. Причем довольно крупные.
Снег повалил еще с прошлой ночи, и теперь дороги Альваса, которые итак были постоянно загружены всевозможным транспортом, стали вообще непроходимыми. Локхони некоторое время наблюдал, как снежинки, кружась и танцуя, падают на крыши соседних автомобилей, ползущих столь же неторопливо, как его собственное авто, потом вновь потянулся к фотографиям. Кальян был отложен, а Первородный принялся сосредоточенно пересматривать снимки, после чего занялся изучением отчета, присланного из исследовательского центра «Иеракон» и который не сулил ничего хорошего.
«Итак, что мы имеем? А имеем мы  двух издохших особей №578953QER4569MKR и №85693254GHPO58692EY.  А все из-за того, что  одному не слишком умному и дальновидному  «гению» пришла в голову идеальная мысль поместить образцы  в одну клетку. Поместил. А они передрались, поубивав друг друга.
Разработки нескольких лет, тщательно продуманные и выверенные, уничтожены из-за обычной халатности и недосмотра. И как следствие колоссальные убытки.»
Локхони вздохнул, вновь перетасовал снимки, выдернул один и принялся внимательно рассматривать его. И чем дольше он его изучал, тем больше фото ему не нравилось.
«Кретин…» - резюмировал Первородный, уронив фотографию на сиденье. Откинув голову на подголовник,  древний прикрыл глаза, погрузившись в некое подобие полудремы, когда разум уже не здесь .но еще не там. Он слишком устал, чтобы именно  сейчас заниматься разбором всех нюансов, приведших к трагедии в лаборатории и потере двух ценных образцов.  Позже, когда он немного отдохнет, Шейр вернется на «Иеракон», чтобы самолично разобраться в происходящем. А сейчас… лимузин неспешно пробирался по запруженной транспортом улице, направляясь в квартал, где находились  ночные клубы и казино. Ему хотелось развеяться.
Поворот, поворот, перекресток, светофор. Еще один поворот и перекресток. Автомобиль отлично слушался руля, мягко скользя по улицам города, которые вскоре сменились зданиями, от которых веяло роскошью и пороком. Черный росокшный лимузин замер перед входом в сияющее неоновыми вывесками реклам здание. Автомобиль - чудо современного автомобилестроения, отлично вписывался в кричащую роскошь квартала развлечений. Выскользнув из машины, едва водитель распахнул дверцу, Локхони вошел внутрь.

Роскошный ковер с густым длинным ворсом был усыпан множеством подушек, подушечек и изысканных шелков. Богатая роспись на стенах, невесомые драпировки, витой орнамент на древних фресках. Шорох легкого ветерка, невесомо колеблющего воздушные драпировки.
Антик полулежал в ворохе подушек, закутанный в тяжелый бархат и шелк, прихотливыми складками стекавший с его плеч, цветным озером выплескиваясь на пол. Иссиня-черные волосы, с вкраплением багрово-алых прядок,  волосы терялись в роскоши одеяния, кроваво-чернильными росчерками сияя в  богатстве тканей и драгоценностей.
Он скучал, неспешно потягивая дорогой коньяк, которому было не менее трехсот лет. А может быть и больше. Здесь, в этом клубе, никогда не подавали дешевку. Богатый букет растекался бархатным послевкусием на языке, скатываясь тяжелыми горячими каплями вниз, оставляя после себя тепло. Оно ничуть не походило на тот иссушающий дискомфорт, что причиняло ему слишком горячее солнце Биоторуса, и не походило на обжигающий жар любовной лихорадки или же похоти, жидкой лавой расползавшейся по жилам, заставляя бледную кожу теплеть. Отнюдь. Это было приятное тепло, доставлявшее древнему хищнику истинное удовольствие.
Бледные, прохладные губы коснулись края пузатого бокала, янтарная жидкость оросила их безупречную белизну. Маленький глоток, и очередная вязкая капля алкоголя упала в желудок, свернувшись в тугой теплый узел. Он приятно согревал раскинувшегося на ковре в ворохе шелковых подушек темноволосого мужчину, закостеневшего в ленивом панцире скуки. Тихо стукнула ножка о поднос, когда Шейр отставил опустевший фужер. Гибкий язык, сравнимый со змеиным, выметнулся меж губ, слизывая оставшиеся на них капли алкоголя.
Локхони ждал, надменно вскинув голову и глядя на невысокий помост устланный   коврами. И надеялся, что танцовщица развеет его скуку
Тихий перезвон колокольчиков, шорох ткани раздались где-то вдалеке.
Звук приближался. Сначала тихий и несмелый, он постепенно становился громче, мелодичнее.
Уже можно было различить нежное звяканье браслетов, украшавших тонкие запястья, мерцание изысканного ожерелья, охватывающего девичью шею, сияние серебристых волос, убранных в сложную прическу. Он видел переливы алого шелка, струящегося с бедер изящными складками, аккуратно схваченными у щиколоток широкими браслетами. Босые ножки утопают в густом ворсе ковра, когда танцовщица мелкими шажками приближается к возвышению, на котором раскинулся Шейр, рассыпав тяжелую  гриву по шелковым подушкам.
Полночно-черные глаза лениво скользнули по гибкой фигурке девушки, замершей среди изысканной роскоши. Ворон отметил, как двигаются тоненькие пальчики, перебирая серебристые звенья цепочки, стекавшей с резных браслетов, украшенных причудливой вязью. Танцовщица завораживала, манила к себе изысканностью движений, чувственным изгибом пухлых губ, мерцающими томными глазами и белизной волос.
- Танцуй для меня… – выдохнул древний, лаская девушку скучающим взглядом. –  Развей мою тоску и скуку, красавица…
Она танцевала, звеня браслетами, кружась в ворохе тонкого шелка, окутывавшего гибкий ,изящный стан.
Девушка двигалась в такт мелодии, разливавшейся в воздухе, легко перемещаясь по ковру, чуть согнутые в коленях ноги, алый шелк, окутывающий стройное тело, сияющая белизной кожа, видневшаяся сквозь прозрачную ткань шальвар, мерцание золотых украшений на запястьях.
Но антик оставался равнодушен к изысканному танцу.

Одет: Тяжелого черного и серебряного шелка сложное одеяние, несколькими уровнями спускающееся до самого пола. Искусный узор перетекает со спины на рукава, на грудь и поражает изысканностью и сложностью. Широкий пояс несколькими слоями обвивает талию мужчины, удерживая платье.
В левом ухе каффа, состоящая из серьги-гвоздика и кольца, которые соединены между собой несколькими цепочками белого золота и платины разной длины.
Грива длинных полночно-черных с вкраплением багрово-красных прядей волос заплетена во множество косичек и  спадает на плечи и спину;  челка обрамляет лицо и спадает до ключиц.
Мелкие, черные, отливающие металлом, чешуйки покрывают левую кисть и запястье, заканчиваясь у локтя рваной линией. Чешуйки напоминают прохладный бархат и довольно приятны на ощупь.

Отредактировано Шейр Локхони (24.10.17 10:45:24)

Она танцевала. Легко и самозабвенно, медленно приближаясь к полулежащему в ворохе шелковых подушек  древнему. Музыка обволакивала, навевая  яркие, пропитанные  страстью и вожделением картины. Аромат благовоний, висевший в воздухе, проникая в легкие и далее в кровь, пробуждал  дремлющие в глубине сознания темные желания, смешанные с не мене темными, древними инстинктами, чудовищные, жуткие.
Вблизи девушка оказалась еще красивее, чем он ожидал, а умело подобранное белье и воздушные одеяние только подчеркивали бархатную кожу, а копна густых, идеально уложенных снежно-белых волос лишь добавляла ей очарования.
Она танцевала.
- Забудь обо всем… Есть только музыка и танец… - казалось, шептали  манящие губы девчонки, когда она, прибилзившись изогнулась в   чувственном, полном скрытого желания танцевальном па. – Забудь о тревогах… Забудь…  Танцуй со мной… Есть только танец… И твои желания… Порочные… Чувственные… Отдайся им и танцуй… Следуй за мной…
Мелодия, звучавшая в зале, постепенно набирала силу, наливалась гармонией и переливами. Она играла в гибком, поджаром теле танцовщицы, струнами были ее нервы, а вместо барабанов резонировали кости. Вступил голос. Она становилась быстрее и громче, и девушка двигалась быстрее, резче, следуя ей, маня за собой.
Она танцевала. Она так старалась развеять его скуку, но тщетно. Полночный взгляд лишь лениво скользил по гибкой фигурке,  медленно перескакивая на лица гостей, изысканное убранство зала. Он ни на чем не останавливался и ничего не  выделал. Ни музыка, ни   танцовщица, ни наполненный  приторным, вязким ароматом похоти и желания воздух не могли преодолеть   окутывающего Первородного оцепления скуки и безразличия.  Он чувствовал, что за ним наблюдают. Множество взглядов касалось его расслабленного, затянутого в тяжелые, прохладные шелка тела, раскинувшегося на небольшом помосте в  ворохе подушек и драпировок. Но это не трогало Локхони, мягким движением подхватившего когтистыми пальцами резной мундштук стоявшего рядом кальяна. В тающем свете светильников холодным металлом блеснули мелкие чешуйки, охватывающие ладонь и гибкие, подвижные пальцы древнего. Бледные губы обняли   благородную кость, лаская ее словно   долгожданную любовницу. Затяжка, медленная, ленивая и глубокая, и вот уже легкие Первородного наполняются  изысканной смесью, щедро сдобренной наркотиком.  Полночные глаза вспыхнули багрово-алым заревом темных желаний и погасли, скрывшись под веером густых ресниц.
Музыка взлетела вверх протяжной, тягучей нотой и… Оборвалась… Танцовщица застыл на краю помоста: снежно-белые волосы, изумрудные глаза  и бархатная кожа, тонкий алый шелк, окутывающий фигурку и…
…мужские ладони, охватывающие  тонкий стан, притягивая девчонку ближе к  телу.
Перед ним, обнимая беловолосую танцовщицу, стоял высокий, статный   юноша, окутанный свободно рассыпавшимися по плечам и спине длинным, иссиня-черными волосами…
«Красивый, стервец…. И появился весьма эффектно… И вовремя..»
Мерцающие багрово-алой пылью глаза Шейра раздраженно сощурились, когда Первородный окинул незнакомца быстрым, скучающим взглядом.
Локхони насмешливо усмехнулся, заметив реакцию танцовщицы на Черноволосого, который продолжал обнимать ее, прижимая к своему телу. Девчонка и думать забыла для кого танцевала, окутавшись  лаской незнакомца и его вниманием. Ведь древнейший оставался таким же холодным и равнодушным, словно это был не живой человек, а ледяной айсберг.
- Вот как? Намекаешь, что мне стоит покинуть заведение, красавчик? – Локхони небрежным, полным ленивой скуки  жестом отнял от губ  костяной мундштук. Полночный, приправленный ядом ленивой безразличности взгляд прошелся по статной фигуре  мужчины и замер на его лице, поймав  синие, насмешливые глаза. – Ну что же… раз вы не можете развеять мою скуку… - он поднялся гибким, текучим движением и приблизился к черноволосому,  окутанный прохладным шорохом тяжелых шелков.
Подвижные пальцы древнейшего ухватили голову юноши за подбородок, резко вздергивая его и заставляя смотреть в свои холодные черные глаза, в глубине которых мерцала багровая пыль. Длинные, темные когти больно впились в атласную кожу, но Шейра не заботило то, что на лице черноволосого паренька могут остаться глубокие царапины.
- Вы не смогли развеять мою скуку…  – в низком с глубокой бархатистой хрипотцой голосе антикверума слышались мурлыкающие нотки. – Значит… - сейчас в голосе Первородного отчетливо слышалась сталь. Кончиками пальцев свободной руки коснулся смоляных бровей, очертил контур высоких скул, лаская кожу. И эти невесомые прикосновения так отличались от жесткой  хватки и болезненного давления острых когтей, которой он удерживал голову юноши. – Мне, по всей видимости, следует покинуть это заведение. – Шейр придвинулся ближе и шепнул на ушко, обдав раковинку прохладным дыханием. – Но…  осмелюсь предположить… что владелец сего великолепия расстроится, если я уйду, не получив удовлетворения… Ведь, как знать, милейший… Я ведь могу более не вернуться сюда…

Одет: Тяжелого черного и серебряного шелка сложное одеяние, несколькими уровнями спускающееся до самого пола. Искусный узор перетекает со спины на рукава, на грудь и поражает изысканностью и сложностью. Широкий пояс несколькими слоями обвивает талию мужчины, удерживая платье.
В левом ухе каффа, состоящая из серьги-гвоздика и кольца, которые соединены между собой несколькими цепочками белого золота и платины разной длины.
Грива длинных полночно-черных с вкраплением багрово-красных прядей волос заплетена во множество косичек и  спадает на плечи и спину;  челка обрамляет лицо и спадает до ключиц.
Мелкие, черные, отливающие металлом, чешуйки покрывают левую кисть и запястье, заканчиваясь у локтя рваной линией. Чешуйки напоминают прохладный бархат и довольно приятны на ощупь.

Отредактировано Шейр Локхони (24.10.17 10:44:36)

Острые когти впиваются в нежный бархат ухоженной кожи. Они  впиваются глубоко, так глубоко, что если  сделать резкое движение, то плоть разойдется, давая свободу багрово алым бутонам, испускающим сладковаты, с привкусом прохладного металла аромат. Тонкие ноздри трепещут в предвкушении, но он сдерживается, чтобы не сделать последний жест. Древний следит за тем, чтобы  острые кардониевые иглы, коими являются кончики  смертоносных когтей, не повредили теплое полотно. Еще рано. Слишком рано, чтобы  позволить распуститься кровавым цветам.
Глаза в глаза. Холодная, непроницаемо черная бездна нечеловеческого взгляда, припорошенная мерцающей рубиновой пылью, заглядывает в самую душу, затягивая и  парализуя насмешку в глазах изнеженной куколки.
«Нахал…» - мелькает в сознании быстрая мысль, которая тотчас же растворяется в облаке наркотического дурмана, благовоний и пробуждающегося желания. Губы кривятся в едкой усмешке. – «Куколка забыла свое место… Но…»
Мысль замирает, застигнутая врасплох  не менее нахальным прикосновением костяшек пальцев, скользнувших по контуру губ. Оно отражается волной будоражащих мурашек. Первородный замирает, чувствуя, как натягивается кожа, а  чешуйки, укрывающие позвоночник встают дыбом, раздирая тонкий шелк нижнего платья.  Жаркое дыхание, и узкий, длинный язык, выметнувшись в змеином движении, коротко касается уголка губ паренька, и мгновенно исчезает, словно и не было этого прикосновения. Быстрого. Легкого, словно крыло бабочки. Порочного. Невероятно чувственного.
Тихий голос, столь же чувственный, сколь соблазнительный, окутывает  древнего, мягкой  движение ухоженных рук, и вот уже  куколка переплетает свои пальцы с его, доверчиво трется щекой о прохладную, покрытую угольно-черными чешуйками кожу ладони Первородного.
- Неужели?! – выдыхает Локхони, чуть насмешливо вздергивая тонкую иссиня-черную бровь. Его тихий,   мурлыкающий голос рассыпается  сетью мурашек по коже юноши, обволакивает, заворачивая в  прозрачно-теплую пелену чувственности и желания, еще только пробуждающегося, но уже проступившего в  бездонной черноте  нечеловеческого взгляда   алыми угольками интереса.  – Прямо таки покорен?... Лжешь, красавчег…
Тонкие ноздри нервно подрагивают, когда пальцы мальчишки размыкаются и легко ускользают прочь под громкий смех, потревоживший вязкое марево из благовоний и наркотического тумана.   Сухие гукбы древнего раздраженно приподнимаются, открывая кончики влажно поблескивающих клыков, а в темных глазах начинают разгораться жаркие угли.
Антикверум замер в облаке тяжелых шелков, окутывающих его гибкое тело, глядя, как легко и танцующе перемещается  юноша, ловко подхватывая с подноса наполненный виски бокал. Теперь его красиво очерченные губы искривились в ядовитой усмешке. Первородный знал, как действует на представителей обоих полов, знал, что притягивает восхищенные взгляды, равно как знал то, что и женщины, и мужчины многое отдали бы, чтобы заполучить его в свою постель. Он редко отвечал на откровенные призывы, предпочитая сам выбирать партнеров, тех, с которыми можно было играть, сплетая отношения из множества намеков, недомолвок и богатой палитры полутонов, которыми обычно расцвечивались его речь и жесты. Ведь для того, кто живет слишком долго, внешние факторы были второстепенны и не столь значащие, нежели интеллект и умение плести словесные узоры.
Шелка красиво преломляла свет, исходящий от светильников, и так же подсвечивающий лицо древнего хищника, порой превращая его в зловещую маску. Успешный, перспективный, молодой, привлекательный, свободный в общении. Казалось, что в жизни Локхони всё идеально: отличное образование, прибыльный бизнес, обширные деловые связи. Первородный любил женщин, равно как и мужчин, но только так – во множественном числе.
- Зачем тебе знать, мотылек? О том, что моя любовь может быть холодной, как маленькие льдинки снежинок, что сыплются с неба, стоит зиме вступить в свои права? Она может быть столь же разрушительна, как лавина, сходящая с заснеженных горных вершин и сметающая все на своем пути. Такая любовь убивает, выжигая душу холодом и превращая ее в ледяную пустыню. – бархатный голос низко вибрировал, окутывая юношу, проникая в каждую клеточку его тела, отзываясь прохладой мурашек, пробегавших по спине. – Но иначе я не умею… Я обжигаю холодом, оставляя после себя разбитые сердца… как женские, так и мужские… - он усмехнулся, словно отвечая на призывную, полную чувственной жути улыбку мальчишки. – Какая тебе разница, мотылек, сколько сердец я разбил и скольких оставил страдать в одиночестве?
Облако воздушных драпировок всколыхнулось и опало, скрыв во тьме гибкую фигуру мальчишки. Но любопытство, смешавшись с пробуждающимся желанием, уже подняло голову, требуя удовлетворения.  Вязкий дурман трав наполнил кровь  сладкой отравой, подстегивая  еще дремлющие инстинкты. А этот щенок… Лишь раздразнил спавшего в глубинах разума монстра.
- Игры?... - негромко выдохнул древний, сорвавшись с места и скрывшись в облаке воздушных тканей и мрака, которые еще мгновение назад поглотили куколку. – Ты смеешь играть со мной, мотылек?!

Одет: Тяжелого черного и серебряного шелка сложное одеяние, несколькими уровнями спускающееся до самого пола. Искусный узор перетекает со спины на рукава, на грудь и поражает изысканностью и сложностью. Широкий пояс несколькими слоями обвивает талию мужчины, удерживая платье.
В левом ухе каффа, состоящая из серьги-гвоздика и кольца, которые соединены между собой несколькими цепочками белого золота и платины разной длины.
Грива длинных полночно-черных с вкраплением багрово-красных прядей волос заплетена во множество косичек и  спадает на плечи и спину;  челка обрамляет лицо и спадает до ключиц.
Мелкие, черные, отливающие металлом, чешуйки покрывают левую кисть и запястье, заканчиваясь у локтя рваной линией. Чешуйки напоминают прохладный бархат и довольно приятны на ощупь.

Отредактировано Шейр Локхони (24.10.17 10:43:58)

Шорох ткани, скользящей по рукам и лицу. Нежный бархат тьмы, обнявший гибкое, поджарое тело, затянутое в многослойные шелка. И влажный,  вязко-приторный аромат благовоний, тяжелым, упругим облаком  висевший в воздухе. Хриплые вздохи, страстные, полные чувственной неги вздохи наполняли темноту коридоров, превращая ее в нечто живое. Тьма дышала, пульсировала, оплетая своими  бархатными  пальцами древнейшего, в замешательстве застывшего на пороге. Она вздыхала сотнями голосов, полных скрытого желания, обещания и предвкушения. Она звала, манила за собой, обещая наслаждение.
Из вязкого шлейфа запахов Первородный все же сумел вычленить один единственный, что так сильно интересовал его. Мальчишка… Он пах… Вкусно. Изысканно. Будоражаще. Тонкие ноздри мужчины затрепетали, улавливая присущие этой куколке невидимые частицы сладко-пряного аромата гвоздики. Остроконечные уши прижались к черепу, а тонкие губы приподнялись в странной ухмылке, открывая кончики смертоносных клыков. Сквозь точеные, аристократичные черты выглянул хищник, чудовище, привлеченное сладким вкусом добычи.  И пропал, скрывшись в зыбких глубинах.
Шейр вскинул голову, принюхиваясь, и двинулся по темному коридору, туда, где будоражащий его запах был особенно силен.
Древнейший легко, стремительно, бесшумно скользил по галереям, уворачиваясь от невидимых рук и  игнорируя  тяжелые стоны. Тонкие, шаловливые пальцы цеплялись за длинные черные волосы, ласкали стройное тело, перебирая тяжелые шелка. Первородный не замечал этого, лишь прибавлял скорость, следуя направлению, что указывал тонкий, едва уловимый запах гвоздики и мускуса, дразнивший его обоняние. Он обжигал жарким холодом, пульсируя и рассыпаясь множеством мурашек, заставлявших вставать дыбом чешуйки,  укрывающие позвоночник. Аромат притягивал его, как слабое пламя свечи притягивает к себе мотылька. Он звал, натягивая невидимую нить пробуждающегося желания, что связывала антикверума и черноволосую куколку, игравшую с ним в догонялки.
«Что я сделаю?... « - мысль с трудом пробилась сквозь пелену чувственного дурмана,  окутавшего разум  древнейшего хищника и пробудившего дремавшую страсть. – «Заставлю стонать подо мной от страсти и желания. Ты будешь доверчиво выгибаться, пока я буду наполнять твое нутро своим семенем. Ты станешь льнуть ко мне в сжигающей жажде  быть ближе, кожа к коже, пока буду пить твое горячее дыхание и ласкать влажное тело».
Едва ощутимый, с чувственным придыханием смех заплясал по бледной коже, отзываясь вибрирующей волной, прокатившейся по сильному телу Первородного.  Локхони замер, дрожа от нахлынувшего возбуждения,  тягучим узлом стянувшего низ живота. Он чувствовал, как пробуждается плоть, наливаясь  упругой силой и начиная сочиться  густой, сладко-мускусной смазкой. Хриплый стон слетел с его губ, когда чья-то невидимая ладонь шаловливо огладила бедро,  походя скользнув по тяжелому,  подрагивающему члену.
Стремительное, едва уловимое движение, и вот уже когтистые пальцы сомкнулись на изящном хрупком запястье. Быстрый шаг и Древнейший изогнулся, скользнув к девчонке, руки коснулись тонкого стана. Юркий язычок скользнул по губам, горячее дыхание коснулось кожи. Легкий, невесомый поцелуй, полный едва сдерживаемой страсти и обещания. Шейр сгорал в пламени желания, что так неосторожно разбудила в нем хрупкая черноволосая девушка и шаловливый поцелуй. С каждой прошедшей минутой его чувства обострялись все сильнее, а огонь, пылающий в его крови, все быстрее разносил по жилам сладкий яд, будя самые темные инстинкты и желания. Глаза ярко мерцали рассыпавшейся в них багрово-алой пылью, а красиво изогнутые губы, искривившись в  призывной, похотливой улыбке, пересохли. Хотелось облизать их языком, смачивая вязкой слюной, но  Первородный не мог позволить себе этого, боясь нарушить миг чувственного удовольствия, лишь чуть повернув голову, смотрел на куколку из-под тяжелых, упавших на лицо и грудь иссиня-черных с вкраплением красного тонких косиц.
Куколка, что-то шепча и обдавая раковинку ушка горячим дыханием, вытянулась вдоль его тела, завернувшись в полночную роскошь его волос. Она прижималась к нему горячей кожей, остужая пылающий в его крови жар. Локхони дернулся, обвивая ее стан своими руками, и качнулся, рефлекторно потираясь о ее бедро, размазывая по скользкому шелку собственного платья вязкую смазку.
- Попалась… - эхом откликнулся Древнейший.
«Танг»…
Сильный толчок и падение в бездну. Ощущение перехода и запах  сладких благовоний, среди которого выделяется  четкая ниточка гвоздики. И тот же голос вновь опутывает его сознание, растекаясь по телу сладкой, изысканной лаской.
Он стоял, неотрывно глядя в глаза куколки, мелко вздрагивая, когда волны возбуждения прокатывались по его гибкому, поджарому телу. Шейр хрипло выдохнул, чуть склоняя голову, позволяя густым волосам упасть на лицо, спрятав полыхающий в глазах темный огонь желания. Мягкий. Рассеянный свет светильников выхватил из темноты две неподвижные фигуры, замершие друг против друга. Мужчина в тяжелых шелках, окутанный саваном полночной синевы и багрового пламени длинной, роскошной гривы. И изящная девушка с бархатной кожей и тончайшей талией, вокруг которой смогли сомкнуться мужские ладони, прильнувшая к прохладной мраморной колонне.
Локхони дрожал, с каждым мгновением все сильнее, возбуждение било по натянутым нервам, отзываясь ударами гонга, растекаясь горячей лавой в крови.
- Нет, красавица… - шепнул он, хрипло рассмеявшись. – Я поймал именно того, кого хотел… 
И делает шаг навстречу, позабыв обо всем…

Одет: Тяжелого черного и серебряного шелка сложное одеяние, несколькими уровнями спускающееся до самого пола. Искусный узор перетекает со спины на рукава, на грудь и поражает изысканностью и сложностью. Широкий пояс несколькими слоями обвивает талию мужчины, удерживая платье.
В левом ухе каффа, состоящая из серьги-гвоздика и кольца, которые соединены между собой несколькими цепочками белого золота и платины разной длины.
Грива длинных полночно-черных с вкраплением багрово-красных прядей волос заплетена во множество косичек и  спадает на плечи и спину;  челка обрамляет лицо и спадает до ключиц.
Мелкие, черные, отливающие металлом, чешуйки покрывают левую кисть и запястье, заканчиваясь у локтя рваной линией. Чешуйки напоминают прохладный бархат и довольно приятны на ощупь.

Отредактировано Шейр Локхони (24.10.17 10:43:20)

Бархатистый, с толикой возбуждения гортанный смех разбил  вязкое марево дурмана, окутывая застывшего на вершине короткой лестнице Древнейшего. Он скользит по прохладной коже, цепляется за острые края чешуек, укрывающих позвоночник, и легко,  словно невзначай, поднимают их дыбом, натягивая тонкую кожу. Он судорожно вздыхает, когда девчонка выгибается в его руках, плотнее прижимаясь к его телу и бесстыдно,  в откровенной издевке потираясь  об него. Это движение, полной изысканной грации и   невообразимой чувственности вызывает волну  дрожи, которая зарождаясь где-то внизу живота, нарастающей волной бежит вверх,  пробуждая низкое, вибрирующее рычание и поднимающее  тонкие волоски на загривке.  Ворон рвано вздыхает, издавая утробно-урчащий звук, который  дрожит в воздухе, ответной волной прокатывается по ее атласной коже, пробуждая ответное желание.
- Да… - он пьет жаркое дыхание, коснувшееся его прохладных губ. Тихо вздыхает, чуть качнув головой. – Нет… Не знаю... – Он неотрывно смотрит в яркие сине-голубые глаза. Тонет в них, проваливаясь куда-то в прохладную глубину, не замечая как гаснет  багрово-алая пыль в его собственных глазах. – Мне казалось…
А что, собственно  казалось? Тяжелый запах благовоний, окутавший его, стоило ему  проскользнуть в темный коридор. Терпкий,  чуть резковатый запах гвоздики, исходивший от юноши. Его невозможно было перепутать. Или возможно?.. Он не знал. Не хотел знать.
- Гвоздика… - выдыхает он, а руки скользят по спине, лаская и оглаживая сквозь ткань рубашки, и не замечая, как с тихим шорохом  падают на пол брюки. – Ты пахнешь гвоздикой… Как и он… - Локхони хмурится, пытаясь понять. Или вспомнить что-то, но жаркий дурман похоти, клубящийся в комнате смывает все мысли, оставляя лишь свернувшееся внизу живота в тугой узел желание. – Да… - Первородный замирает, рвано вздыхая, когда женская ножка, проникнув сквозь завесу плотных шелков, скользит по внутренней стороне его бедра вверх, задевая дрожащий от возбуждения член.
Шейр плавится в собственном чувственном желании,  острыми иглами пронизывающем каждую клеточку тела и превращающем его кровь в жидкую лаву. Прикосновение  нежных пальчиков к бархатному, горячему стволу, в откровенной ласке. Он дрожит, рефлекторно толкаясь в ладонь девчонки, а в следующий миг полночно-черные глаза широко распахнулись.
Локхони, словно завороженный смотрел, как медленно и лениво   девушка подносит вымазанные жемчужной смазкой пальчики к своим губам, как влажно-розовый язычок мелькает меж  манящих губ, столь же медленно слизывая  влагу. Откровенно и бесстыже кривятся  губы в похотливой насмешке. А он не смеет пошевелиться, боясь разрушить чувственную иллюзию.
Окутанный  тяжелым, приторным ароматом благовоний и жаркой похоти, древнейший хищник вздрагивает, когда звонкий, наполненный переливами колокольчиков смех. Он отрезвляет. Локхони вздрагивает, словно пробуждаясь. Полночный взгляд, подернутый вновь разгоревшейся алой изморосью, меняется, приобретая осмысленность. Шейр тряхнул головой, пытаясь избавиться от сладкого дурмана,  опутавшего его разум. Напрасно. Множество косичек тихо шелестят, перетекая на грудь. Тяжелое одеяние раздражает, царапая ставшую  слишком чувствительной кожу.   
Шейр шагнул на мягкий ковер, сбрасывая тяжелое верхнее платье и оставаясь лишь в полупрозрачной нижней рубашке, схваченной на талии широким поясом. Многочисленные складки спускались к самому полу, оттеняя  бледную прохладу бархатной кожи древнейшего и размывая очертания его тела, и одновременно делали контур необычайно четким. Иссиня-черные волосы,  с вкраплением алых прядей, более ничем не сдерживаемые, окутали фигуру Первородного.
Теперь они танцевали вдвоем.
Мелодия, звучавшая в их телах, постепенно набирала силу, наливалась гармонией и переливами. Она играла в гибком, поджаром теле Локхони, струнами были его нервы, а вместо барабанов резонировали кости. Музыка становилась быстрее и громче, и древнейший двигался быстрее, резче, следуя ей, ведя девочку за собой, легко касаясь ее своими волосами.
Они танцевали, лаская друг друга, задыхаясь в потоках бархатного желания, что окутывало обоих тяжелым плащом, мягким мехом прокатываясь по влажной коже. Древнейший хищник и хрупкая куртизанка слились в чувственном, завораживающем танце. Шейр, изнывая от желания, роняющий на ковер крупные, вязкие капли выступающей смазки, стремился плотнее прижать черноволосую  красотку к своему разгоряченному телу, но та каждый раз с легкостью ускользала, напоминая яркую бабочку…
Вот мелодия взлетела ввысь и опала, внезапно стихнув. Они застыли посреди изысканной комнаты, окутанные изменчивым туманом похоти и желания.
- Игры… - Шейр вздрогнул, протяжно вздохнув, когда острые ноготки заскользили по  его коже, тронув  тугую бусинку напряженного соска. Пересохшие губы коснулись зовущих девичьих губ, даря невесомый, полный сдерживаемой страсти поцелуй. – Да… я люблю игры…
Первородный изогнулся, прижавшись к девчонке, руки коснулись тонкого стана, а голова склонилась, и вот он уже плавно стекает вниз, опускаясь перед ней на колени. Голова дернулась вперед, волосы взлетели и опали, и руки уже скользят по гибкому телу и распахивают тонкую ткань рубашки, освобождая аккуратные груди. Влажный язык мелькнул между горячих губ, когда древний лизнул напряженный сосок, чуть прикусив кожу.
Он резко качнулся, отталкивая от себя куртизанку, но в следующее мгновение скользнул к ней, сползая по ее телу на пол. Скользя вниз, он успел прикусить зубами напряженные соски, лизнуть пупочную впадинку, коснуться влажным бархатом напряженного члена внутренней стороны ее бедер, чтобы уткнуться лицом в прозрачную ткань подола рубашки, чувствуя, как вязкий, мускусный аромат женской смазки окутывает его.
- Поиграй со мной… драгоценная…

Одет: полупрозрачная шелковая нижняя рубашка черного шелка, прихваченная на талии широким поясом.  Складки широкого подола спускаются до  пола, размывая очертания тела ив тоже время делая их необыкновенно четкими
В левом ухе каффа, состоящая из серьги-гвоздика и кольца, которые соединены между собой несколькими цепочками белого золота и платины разной длины.
Грива длинных полночно-черных с вкраплением багрово-красных прядей волос распущена и свободно рассыпалась по плечам.
Мелкие, черные, отливающие металлом, чешуйки покрывают левую кисть и запястье, заканчиваясь у локтя рваной линией. Чешуйки напоминают прохладный бархат и довольно приятны на ощупь.

Отредактировано Шейр Локхони (01.11.17 16:08:54)

Женские ручки перебирали его тяжелую гриву, играя иссиня-черными и кровавыми прядями, пропуская их сквозь свои пальцы, словно это были тончайшие, но не менее прочные шелковые нити, могущие превратиться в отрез нежнейшего шелка, а могущие забрать жизнь, если их сплести в тонкую, скользящую удавку. Тяжелая грива Первородного легко скользила в девичьих ладошках, наполняя комнату тихим шорохом, перетекая с ее рук на длинный и густой ворс ковра, укрывая ее черным покрывалом, в котором яркими пятнами вспыхивали отблески  магических светильников. И каждое прикосновение нежных пальчиков к его волосам отзывалось тягучим, вибрирующим мурлыканьем, когда он судорожно вздыхал, или же довольной улыбкой, скользящей по сухим губам  Древнего.  И даже когда острые ноготки куртизанки вонзились в прохладную кожу  головы, Локхони, прикрыл глаза,  вздрагивая всем телом, когда волна жаркого  удовольствия  сотрясла  поджарое, разгоряченное  ласками тело.
Шейр смотрел на  красотку, призывно улыбаясь и полыхая ярким пламенем алых сполохов в полночных глазах, из которых на девчонку смотрел зверь настолько древний и чужеродный, что мороз продирал по коже. Хищник был на поверхности его сознания, ощущаясь колючей прохладой сухо шелестящей чешуи и шерсти, а еще терпким запахом мускуса. И оба они:- и «человек», и древнейшее чудовище, - хотели эту миниатюрную девушку.
- Драгоценная, - низкий, богатый интонациями голос с легкой хрипотцой вибрировал от раскатистых урчащих звуков, которые растекаясь в воздухе таинственного зала, обволакивали улыбающуюся  девицу, одетую в тонкую ничего не скрывающую шелковую рубашку. Локхони шумно вздохнул, жадно принюхиваясь и не отрывая своего взгляда от яркий ослепительно синих глаз, а руки уже  скользили по стройной ножке, лаская  голень и перетекая на маленькую ступню, удобно устроившуюся у него на плече. Тонкие, изящно вырезанные ноздри нервно подрагивали, раздуваясь, и сейчас Шейр отчетливо ощущал пряный, из-за смешения с запахом гвоздики, возбуждающий аромат женской смазки, желания, что горячей волной растекается по телу. – Ты мокрая…
Он пропустил толчок, позволив девчонке опрокинуть себя на ковер.
Полупрозрачное нижнее платье распахнулось, открывая жадному взору красотки сухое и жилистое мужское тело, окутанное облаком длинных темных волос с вкраплением ручейков  крови. В следующий момент руки Первородного  сомкнулись на тонкой талии, подхватывая куртизанку и прижимая ее стройное тело к своему. Крепко, настолько плотно, что между ними, казалось, совсем не осталось воздуха. Твердый, липкий от обильно выступающей смазки член терся о мягкую, влажную щель. Одуряющее, болезненное возбуждение захлестнуло все его существо, сворачиваясь в тугой клубок где-то внизу живота. Тело жаждало прикосновений, ласковых и нежных, едва ощутимых, напоминающих касание хрупких крыльев бабочки, грубых и жестких, любых, лишь бы они смогли утолить терзавшую его жажду, которая сплетаясь с мучительной, острой болью раздирала его на множество кусочков.
- Да… - полустон-полувсхлип  сорвался с пересохших губ, а тело  уже рефлекторно выгибается в отчаянном стремлении продлить изысканную, столь откровенную ласку, что дарит прохладное прикосновение  темного шелка девичьих волос. –Чувствую.. Очень хорошо чувствую… - Ворон хрипло, протяжно застонал, подхватывая куртизанку под ягодицы, когда она обвила ногами его бедра, прижимаясь плотнее, усиливая трение. Он судорожно дернул бедрами, чтобы ощутить, как напряженная плоть трется о пропитанные вязким, мускусным соком лепестки, прикрывающие вход. – Нет. Здесь нет…  моей вины, красавица. И никогда…  не было
Сладкое и такое невероятное томление, наслаждение, смешанное с ноющей, закручивающей в узел нервные окончания болью, что обжигающими волнами растекалась по его изнывающему от желания телу. Вся гамма чувств, еще только откупоренных и едва заметно смешанных в одном сосуде. Еще слишком ярок вкус каждого из компонентов этой игры, но постепенно он уступает место другому послевкусию и так далее, до бесконечности, потому что все идет по кругу, спирали, по возрастающей.
- Нет… Постой… - протестующе выдохнул древний, когда девчонка, раздразнив, приподнимается, разрывая контакт. По поджарому телу пробегает волна крупной дрожи, а с влажной головки напряженного члена медленно стекают густые жемчужные капли смазки. – Что?!…
Низкий, мужской голос с бархатно-томными переливами разбивает пелену одуряющего желания, окутавшего Локхони, и полночно-черные бездонные озера глаз древнего распахиваются в немом удивлении, расцвечиваясь мерцающей пылью. Он не шевелился, беспомощно раскинувшись в ворохе шелковых подушек и  длинных иссиня-черных волос, и пытался осмыслить происходящее. Сложить  два и два, чтобы получить ответ. Голос  мужчины вибрировал,  играя на обнаженных нервах и резонирующих костях, разжигал едва тлеющий огонек желания, - а может быть похоти? – который лишает разума, застилая глаза и вспыхивая яркими огоньками под веками.
Шейр смотрел в глаза существа столь же древнего, как и он сам, и видел как в них смешивается вековая мудрость и всепоглощающее желание. Разум все еще пытался осмыслить увиденное, сложив разлетевшуюся вдребезги картинку, а сухие, чуть потрескавшиеся губы выдыхают.
- Деос… - Локхони чувствует движение соскальзывающего божества всем своим существом, слышит  смех, сначала тихий, всхлипывающий, который сменяется резким хохотом,   едким и циничным. – Я должен был догадаться… Гвоздика…
Низкое, вибрирующее рычание зарокотало в глотке, поднимаясь из глубин существа Первородного и пробуждая дремавшего до селе древнего хищника.  Гибкое тело взметнулось с ковра, содрогнувшись в трансформации. Брызнула темная чешуя во все стороны, быстро заполняя собой всю поверхность худощавого тела. На голове появились рога, окутавшись оранжево-красным пламенем, рассыпающим искры по густым волосам. Длинный гибкий хвост, изогнувшись, шлепнул по многочисленным подушкам, раздирая шипами многострадальные шелка.  Мощные лапы, покрытые густой черной шерстью от скакательных суставов до кончиков когтей, вонзившихся в ворс ковра. Огромные крылья, распахнувшись во всю ширь, царапали  кончиками  ступени, оставляя на них глубокие борозды.
Дрожь прокатилось по его телу, мягкими прикосновениями лаская влажную от пота кожу. Всего лишь миг, в котором могла уместиться целая вселенная, миг, за который проживаешь целую жизнь. Такой короткий и такой бесконечно долгий. А потом все схлынуло, оставив лишь горькое сожаление несбывшегося желания. И тягу. Мучительную, жестокую тягу, сродни равнодушному голоду, что завязывает внутренности в тугие узлы, заставляя корчиться от нестерпимой боли.
- Ты смеешься надо мной, божественный… - тихое, змеиное шипение. - Я настолько забавен? – крылья с сухзим треском складываются, чтобы тут же раскрыться вновь. – Назови мне хотя бы одну причину… -  острые когти раздирают полотно ковра. – почему я не должен свернуть тебе шею.

В данный момент находится в истинном облике

Мягкий, чистый шепот звонкой нотой разбивается  в  повисшем в воздухе пряно-сладком ароматом благовоний, невидимой нитью опутывающей холодные мраморные колонны,  тягучей пыль, жаркой пылью оседавшем на густом ворсе ковра и   гладких ступенях, гибком, покрытом угольно-черной с металлическим отливом чешуей, теле, замершем словно туго натянутая струна. Большие крылья, занявшие почти  все пространство зала, подрагивают, чуть царапая кончиками   каменные плиты. Теплым алым пламенем светится подкрылье. Тонкая перепонка кажется настолько прозрачной, что  сквозь нее можно увидеть очертания потолка, но это чувство обманчиво. Густые  кроваво-черные пряди  длинных волос змеятся по позвоночнику,  широкой полосой, закованной в  прочный  гребень чешуи, сбегая вниз к самому основанию   подвижного хвоста. 
Древний не шевелится, лишь мелко подрагивает, когда наполненный чувственной отравой воздух проникает в  легкие вместе с тяжелым вдохом.  Он наблюдает.  Смотрит и запоминает. Каждый жест, каждое движение   аристократических пальчиков неспешно выводящих замысловатый узор на пушистом ковре. Ослепительно вспыхивает пламя диадемы, взвиваясь оранжево-алыми языками пламени вверх и рассыпая сноп  колючих искр по плечам и роскошной гриве Первородного.
- Причина… - жарким эхом выдыхает Шейр, глубоко вонзая острые когти в ворс ковра. – Ты прав, деос… - хриплый вздох срывается с пересохших губ, а узкий язык, хищно выметнувшись, очерчивает  их контур,  словно бы повторяя движение  мужчины, раскинувшегося  на ковре и завернувшегося в  бархатный шелк собственных волос и тонкой  ткани рубашки. – Мне не нужна… причина… - тугая жемчужная капля смазки срывается с набухшей головки члена и  падает вниз, скрываясь в  длинном ворсе ковра. Тонкие ноздри трепещут, втягивая одуряющий аромат собственного возбуждения, смешанного с дымом благовоний и… афродизиаков, уже проникшего в кровь, наполнив ее сладкой отравой и превратившего ее раскаленную лаву, медленно растекавшуюся по телу. – Мне просто… захотелось пойти… за тобой… - сухие потрескавшиеся губы кривятся в усмешке. Порочной. Призывной. – Всего лишь… прихоть… и любопытство…
Глаза, подернутые непроницаемой пеленой мрака, пронизанного багрово-алой мерцающей пылью, прищурились, когда узоры, выводимые деосом на ковре, начинают обретать объем и  текстуру.  Вот уже можно различить мелкие, плотно прилегающие друг к другу чешуйки на гибком змеином теле, которые с тихим, сухим шорохом  соприкасаются с бархатной чешуей, покрывающей бедро древнего.  Изысканная,  откровенная ласка. Волны обжигающего жара растекаются по телу  Шейра, скручиваются  тугим узлом внизу живота, чтобы потом стечь густой, жемчужной влагой неудовлетворенного желания с дрожащего члена.
Нага, гибкая и бесстыдная в своей откровенности свивает гибкое тело тугими кольцами, лаская и дразня. Пальчики путаются в густой гриве, широкой полосой сбегающей вниз по позвоночнику, чуть царапают  чешуйки острыми коготками, посылая по телу волны обдуряющего жара. Мелко подрагивает полупрозрачная перепонка, когда она оглаживает крылья.
Ворон задушено, рвано выдыхает в манящие губы девчонки, пока ее руки зарывшись в  роскошные волосы, массируют кожу головы, слегка поцарапывая ее. Это столь же приятно, как обжимающие  налившийся желанием член  тонкие кольца змеиного хвоста.  Сухая, шелестящая чешуя и нежный, необыкновенно чувствительный к каждому прикосновению бархат  упругого ствола, влажного от сбегающей по нему смазки. Быстрый укус и резкий, металлический запах проступившей крови. Он вздрагивает, когда юркий язычок девчонки слизывает горячие капли, и тут же раздраженно взрыкивает, когда  игра вдруг обрывается, а нага вновь становится  черноволосым мужчиной, небрежным движением плеч сбросившем белоснежную рубашку.
Первородный замирает на долю мгновения, небрежно скользит  полночным взглядом по стройной, в меру мускулистой фигуре  божества, а потом подается навстречу. Когтистые пальцы погружаются в длинный шелку волос, сжимаются, фиксируя голову мужчины и не давая ему отстраниться.
«Гибкий мужчина, выгибающееся в чувственном удовольствии на мягком, цвета морской волны ковре, покрывающим пол огромного круглого зала. Волна  длинных  иссиня-черных  волос, рассыпавшаяся по спине. Напряженная плоть, сочащаяся  благоухающей  густо-вязкой смазкой, болезненно трущаяся о густой ворс. И мужское тело, столь же  гибкое и поджарое, затянутое в чешую, прижимается к спине, вжимаясь так плотно, как только возможно, в то время как чуткие пальцы скользят по груди и животу, дразня соски и чуть царапая кожу. И  столь же бархатная твердость влажного члена, скользящая по внутренней стороне бедра.»
- Ты видишь… божественный… - шепчет  Локхони, опаляя ухо жарким дыханием. – Но… это слишком просто… - острые когти скользят по груди деоса, задевая  соски и царапая кожу. Свободная ладонь оглаживает бок, пересчитывая ребра, и плавно перетекает на спину, обводя каждый позвонок.  – Просто трахнуть тебя… заставить стонать подо мной… выгибаться от удовольствия… и просить большего… – длинный узкий язык выметнулся  меж губ, вылизывая раковинку ушка, острые зубы чуть прикусили нежную кожу. – Ты  будешь… должен мне…  услугу, божественный.
Древний последний раз длинным движением языка пройдясь по раковине ушка отстраняется и опрокидывается на ворох ярких подушек и шелков.
Музыкальные пальцы заскользили по влажной от выступившего пота груди, собирая прозрачные капли. Кончики когтей касаются сбегающей чешуи, открывающей бледную кожу, задевают чешуйки, чуть приподнимая их и заставляя вставать дыбом.
Первородный ласкал себя, неспешно, лениво, прекрасно зная, какое действие оказывает на деоса. Каждое движение, каждый жест были тщательно выверены, даже сейчас, сходя с ума от переполнявших его желания и боли, что вызывал в нем смешавшийся с благовониями афродизиак, он дразнил, насмехаясь над божеством. Вот кончики пальцев скользнули к соску, острые когти царапнули твердую бусинку, и с чувственных губ древнего хищника срывается низкий, протяжный стон.
Рука Шейра скользнула вниз, обхватывая налившуюся, влажную от смазки плоть. Сначала медленные, осторожные движения – ему не хотелось торопиться, он желал подольше продлить свое удовольствие. Полночный взгляд изучал губы мужчины, резкие скулы, упавшие на глаза пряди черных волос. Нечеткая, но сексуальная фигура. Он был красив…
- Услуга… - выдохнул Ворон, поднося  перепачканные в смазке пальцы к губам.  – Желание... называй, как хочешь...
Раскинувшись на импровизированном ложе из подушек и прохладных шелков и разметав крылья, древний неспешно вылизывал каждый из своих пальцев узким, длинным языком, собирая тяжелые, пахнущие мускусом и морозным инеем капли
И одновременно с этим невидимая ментально-иллюзоная рука коснулась худощавого тела находившегося перед ним мужчины,  пальцы одновременно пробежались по его рукам от подмышек до локтя. Невидимые губы, прохладные, словно ручей, сбегавший с вершины заснеженных гор, тронулись по подбородку вниз, миновали шею и добрались до сосков, они ласкали их жестко и сильно, нещадно играя ими.… И вот уже бесплотные  руки проскользили по ягодицам, спине, бокам, жадно примяли соски мужчины и отправились дальше – вниз, к самому сокровенному.
Пробудившийся хищник, не мигая, смотрел на деоса темным, расцвеченным алыми сполохами взглядом и шептал, обвивая  влажным, напоминающим змеиный, языком острые когти.
- Ты окажешь.. мне услугу... тогда и там… где и когда… я этого потребую…

В данный момент находится в истинном облике

Отредактировано Шейр Локхони (09.11.17 21:30:11)

Он наблюдал за ним из под полуопущенных ресниц. Подмечал каждое изменение на красивом. Лишенном возраст лице, обрамленном  длинными иссиня-черными волосами. Улыбнулся, когда  бездонные синие глаза вспыхнули ярким пламенем.  невидимые руки, скользили по гибкому телу, выглаживая каждую мышцу,  обдавая морозной прохладой горячую кожу, дразня и требуя ответа.  Бесплотные, шаловливые губы, невидимые, но столь же материальные, как те,  что кривит  циничная усмешка, оставляют легкий, словно пуховое перышко поцелуй на пурпурной головке, влажной от проступающей смазки. Они целуют, ловко обхватывая  напряженный ствол, скользят по нежнейшему бархату тонкой кожи с набухшими венками.
- Тебе ведь нравится это, божественный… - шепчет Первородный, лениво касаясь музыклаьными пальцами собственного тела и задевая кончиком смертоносного когтя твердую бусинку соска. – Скажи же мне…  Скажи что это так  и игра завершится. Ты проиграешь и  мы сможем, наконец-то утолить терзавшую  друг друга жажду. – вот кончик когтя легко поддел  краешек матово-черной чешуйки, уютно устроившейся под ключицей, приподнимая ее и задевая скрывающуюся под ней  кожу. Волна болезненного удовольствия  накрывает  древнего. Гибкое тело выгнулось, судорожно вздрагивая, с губ сорвался протяжный, чувственный стон, - Скажи мне… - шепчут пересохшие губы, когда тело вновь выгибается в чувственной судороге, едва  кончики когтей начинают  царапать пульсирующую головку члена. Огромные крылья елозят по каменным ступенькам, задевая  подушки и дорогие шелка, сбивая изящные баночки с благовониями. – Я хочу услышать…
Сильная ладонь сжала запястье, останавливая движение черных когтей по бледной коже, с которой уже полностью сошла чешуя. Он протестующе зашипел, приподнимаясь, и  вперил в лицо деоса  непроницаемые,  расцвеченные багровыми сполохами глаза.
- Да, таково мое условие… - слетело с приоткрытых губ. И вот уже узкий язычок  промелькнул  меж ними, смачивая вязкой слюной  пересохшую нежную кожу. – Как скажешь… божественный… как скажешь…
Тяжелые веки опустились, скрыв яростный блеск алого пламени. Густые ресницы  мягким веером легли на бледные щеки. Первородный протестующе  выдохнул, когда упругая ткань, коснулась лица,  скрывая глаза. Слишком плотно.
Тьма плотной завесой окутывала его с самого рождения его, согревая своими мягкими прикосновениями, заполняя все его существо. Она давно уже стала ему родной и понятной, раскрыла свои секреты и научила ими пользоваться. Тонкие, бархатные щупальца мрака давно уже прочно опутали его душу, прочно сплелись с инстинктами, став неотъемлемой частью его жизни. Древний знал, что именно темнота, царившая в его душе, отражалась в его хищной красоте, которая заставляла женщин, да и мужчин тоже,  восхищенно замирать, когда он проходил мимо, вынуждая искать с ним встреч, чтобы потом лишь собирать осколки собственных разбитых сердец.
«Что ты приготовил для меня, божественный…» - мелькает на задворках сознания быстрая мысль. Она исчезает погребенная под тяжелым, удушливым ароматом  ядовитых благовоний, пропитавших воздух кругло зала. К ним добавляется  масляный, тягучий аромат… краски? Афродизиака? Или?
Тонкие ноздри нервно подрагивают, раздуваясь, но запахов столь много и они уже настолько перемешались друг с другом, что Локхони уже сложно отделить один от другого. Его тело отравлено нежным ядом, и ему только и остается, что терпеливо ждать ответного хода деоса.
Трепетное прикосновение мягких волосков к  горячей, - уже горячей – коже. Он вздыхает, замирая под невесомыми прикосновениями влажной кисти, легко заскользившей по его телу. Каждое прикосновение, каждый мазок – изысканная, полная  порочной изысканности пытка. Сейчас его тело напоминало один сплошной нерв, каждое прикосновение к которому посылало волны чувственного наслаждения. Оно  разливалось по телу, стекая  жидкой лавой и собираясь в тугой, болезненный узел внизу живота, стягивала  мышцы пресса, наполняя силой и желанием член, по которому медленными, жемчужными каплями сочилась смазка.
Тонкие волоски скользнули по  груди, задевая  бусинки сосков, и  его тело едва не свело мощной судорогой, когда волна пламени пронеслась под кожей, заставляя  нити нервов и энергетической паутины  замирать в предвкушении.  Новое прикосновение, теперь уже языка и острых зубов, прихвативших сосок и кожу. Болезненное натяжение кожи и новая волна всекрушающим цунами накрывает его с головой.  Энергетическая паутина дрожит, вбирая в себя чужой жар и похоть. Но… их слишком много, чтобы можно было впитать все без остатка.
И вот снова  движение кисти, теперь уже по ноге. Оно началось от кромки шерсти, легкое и дразнящее, скользнуло под колено, пролившись в ямку и послав сотни острых чувственных иголочек по телу. Кисть ласкает и дразнит,  пробуждая в его груди хриплые стоны. Которые так и не срываются с пересохших губ. Запах краски и благовоний. Он дурманит, мутит сознание и древний уже с трудом понимает где  здесь  явь, а где чувственный, полный порока и  похоти сон. Слишком прекрасно. Слишком откровенно.
Вкус вина на потрескавшихся, сухих губах, оставленный  кистью. Он тихо смеется, слизывая  терпкую влагу и снова замирает, едва сдерживаясь, чтобы  не выгнуться, когда безжалостный соблазнитель  оглаживает  мягкими шерстинками кисти дрожащий от возбуждения член.
«Похотливая скотина…» -  мысленно отвечает Локхони, вновь погружаясь в пучину желания и похоти, что пробуждают в нем новые прикосновения. Сильные пальцы сжимают волосы, задевают, стягивая кожу головы, вынуждая податься вперед, приподнимаясь.  Древний не сопротивляется, позволяя божеству продолжать свою пытку. Последнее движение, тихий писк, открывшегося замка и стук упавшей кисти. Деос  отстраняется, лишая его контакта.
Ворон замирает, прислушиваясь к себе, садится и потрясенно распахивает глаза, когда  взгляд замирает на чешуйчатом змеином теле, скользящем по его бедру.
- Мой ход… - выдыхает  Первородный скользнув к мужчине. Крылья растворяются во мгле,  словно их и не было. Да, так правильно. Они мешают. Потом, если понадобится их можно материализовать вновь. – Божественный…
Шейр гибкой змеей скользнул к мужчине,  подхватывая повязку. Когтистые пальцы забираются в полночную синеву  длинных волос. Собирают ее, стягивая на затылке деоса в тугой пучок и скалывая тонкими шпильками.  Он прижался грудью к спине любовника, бархатистое урчание сорвалось  с его губ, когда он, опалив  горячим дыханием ухо божественного, шепнул.
- Твои волосы… Я не хочу повредить их.… - повязка легла на глаза, плотно охватывая кожу,  щелкнул замочек. – Чувствуй, божественный… - он помог брюнету опуститься на подушки. - И наслаждайся…  пока можешь…
Шейр взял свечу и поджег фитиль щелчком когтистых пальцев. Возможно, деос уже и догадывался о том, что собирается делать Первородный с ним дальше, по запаху или звуку. Но он не мог быть уверен точно, в этом и была вся прелесть. Ворон покручивал уже горящую свечу в руке, не давая расплавленному воску капать. Придвинувшись ближе, поднял руку над распростретым на подушках мужчиной сантиметров на тридцать и только потом повернул свечу, позволяя первым каплям расплавленного воска упасть на нежную кожу. Специальные свечи были с низкой температурой плавления и поэтому не смогли бы причинить вреда в виде ожогов даже с совсем близкого расстояния. Но при этом воздействие было весьма ощутимым, особенно учитывая эффект неожиданности.
Капля расплавленного воска, на мгновение зависнув на краю свечи, сорвалась вниз. Через долю секунды вторая капля упала на живот, обжигая, возбуждая, даря удовольствие, смешанное с болью. Третья… четвертая.
От пупка и вверх к солнечному сплетению, с переходом на грудь, ровно по центру. Вверх и вниз, медленно и постепенно увеличивая температуру, то есть, приближая руку к телу. Воск застывал достаточно быстро, но остывал гораздо медленнее и под матовой пленкой, из капель и крохотных брызг, создавалось ощущение теплой стянутости. Локхони рисовал, иначе это назвать было нельзя. Объемный рисунок из воска хоть и был абстрактен, но он великолепно смотрелся на красивом теле божества, добавляя элемент болезненного наслаждения. Шейр переместил руку, увеличивая площадь воздействия, переходя и ниже, ближе к паху, а так же и наверх, захватывая грудь и соски.
- Тебе нравится, божественный? – мурлыкнул Ворон, наблюдая как со свечи одна за другой срываются тяжелые капли и падая вниз, разбиваются о  бархатную кожу. – Скажи мне…
Свеча летит в сторону, а в руках древнейшего появляется  кисть с жесткой щетиной.
Быстрое, царапающее скольжение пропитанной горячим воском кисти по груди, обжигающее прикосновение  щетины к соскам…  Расплавленный  воск застывал, окружая их горячей стянутостью. Это было слишком – слишком больно, слишком хорошо, чтобы можно было остаться равнодушным. Шейр, утробно урчит, продолжая водить кистью по телу мужчины.
Шорох шелков разбросанных по ковру. Когда   древний легко переместился за спину,  бережно приподнимая деоса и устраивая его так, чтобы черноволосая голова доверчиво опустилась на грудь мужчины, а сам  он полусидел на  ковре.
- Чувствуй… Наслаждайся… - мурлыкнул  Локхони, опаляя горячим дыханием  ухо мужчины. Влажный язык длинным, размашистым движением прошелся по нежной коже. – Скажи мне… что тебе  нравится… - он поднял над его головой ковш с расплавленным  воском. -  Я хочу услышать…
Обжигающе горячие струйки воска заструились по светлой коже, посылая по телу волну одуряюще прекрасного болезненного наслаждения. По груди и животу, то тут, то там, хаотично и болезненно. Вся прелесть была в том, что в почти все струйки, за исключением тех, что успели соскользнуть по бокам, сходились в паху, и только потом вниз и на пол. Деос, конечно же, отчасти мог сам регулировать положение своего возбужденного члена движением бедер, ног и поясницы. Если бы захотел этого. И только от него самого зависело, будет ли воск попадать только на кожу паха или коснется и ствола, а может быть даже головки. Сам же Локхони занял наиболее выгодную позицию. Ему было прекрасно все видно, так же как и слышно, и он мог с легкостью регулировать процесс.
- Скажи мне… божественный… - тихо щелкает замочек и повязка леитт на ковер. - Тебе нравится?..

В данный момент находится в истинном облике

Отредактировано Шейр Локхони (20.11.17 16:38:40)