Шейн смотрит вниз - черное пятно на белом фоне в секунды сложилось в очертания собственной обуви на снегу. Да, сейчас зима. Он в лесу. Хруст пальцев на ногах раздался в ушах. Его уши - холодные, его пальцы - хрустят, как проломленный лед; он явственно чувствует холод, холод привычный, который был с ним всю жизнь; его кости покрыты ледяной коркой, точь-в-точь повторяющей их собственные очертания изгиб за изгибом, как вторая кожица. Именно поэтому Шейну не холодно. У Шейна внутри - льдина; снег не настолько холодный по сравнению с ней. Шейну не привыкать.
Он улыбается ласково, разминая лапы и слабо царапая кожу собственными когтями, лапы, уже почти онемевшие от безделья, и когтями чистыми, обнаженными, по-неправильному белыми, под цвет своей кожи.
С каких пор ты такой чистоплотный, Шейн?
Шейн здесь не один. В этом лесу - конечно же, не один, и тут, под боком, стоит только развернуться, будут трое. Один надоедливый, как мартышка, - таких короли держат при себе за шутов, - он шумный и тонкий, и Шейна он бесит, бесит, блять, до дрожи, - в его коленях, - а второй молчаливый, как неживой, как немой и глухой ко всему, что находится за пределами его маленького жалкого мирка, такого тронь - он сломается, и Шейна он тоже бесит, сильно, потому что он, смерд, жалкий, потому что у него, у блохи, гордости меньше, чем у уличного попрошайки. Шейн брезгует.
Он лицо почти не кривит, рассматривая их с ног до головы. У него взгляд раздосадованный, а рот приоткрыт в беззвучном вздохе, словно бы мелкий неаппетитный стейк перед ним оказался еще более сухим, чем он рассчитывал.
Стейка, впрочем, два.
При виде главного угощения его губы вновь растянулись в сладкой улыбке.
У этого угощения были рыжие волосы, напоминавшие ему гриву. Вивьен Нокс не львица и никогда ей не была - Шейн себе подобных чует издалека, а ведь Вивьен - совсем близко, просто сделай пару шагов в ее сторону и протяни руку, и пальцы твои белые, длинные, как сети располосуют ее теплое лицо. Он помнит ее лицо во всех деталях, ибо оказывался к ней близко слишком часто, чтобы не запомнить, слишком близко, что не вызывало бы опасений, - ибо, Шейн, ты должен шипеть, почему ты не шипишь, идиот? - и теперь он это лицо не забудет, ибо пуще - он не хочет его забывать.
Конечно, он помнит ее лицо. Но теперь Шейн видит его своими глазами.
Эта встреча долгожданна для него. Шейн не может не улыбаться.

Их здесь пятеро. Трое из них не понимают, в чем дело. А ты, Шейн?
Что ты помнишь?

▲ ▼ ▲ ▼ ▲

Твою же, блять, налево, ебало попроще сделай.
Шейн посмотрел на орденовского офицера криво, вскользь, даже не поворачиваясь к нему лицом. Они знакомы вот уже целых один день и три часа, и ничего-то Шейн ныне не хочет больше, чем раззнакомиться с ним нахер и стереть из памяти его до омерзение улыбчивое лицо к черту, прямиком Синистеру на могилу, где ему, на этом свете явно задержавшемуся, - чай четыре миллиона лет по земле ходить - это почти динозавров застать, а динозавры уже как бы все, а он еще почему не все? - самое место, как и этому офицеру, как и его, самое-то главное, ебалу и до блевоты позитивному настрою, кой во времена бурной саэтэрувской молодости особо выделявшимся рекрутам запихивали обратно в гланды, каждый раз - совсем не нежно, но, опять же, этого хочет Шейн, а на то, что хочет Шейн, всем как бы насрать. Если Шейн - до сих пор Шейн, если у Шейна руки не дрожат, а мозги - на месте, и если руками своими он не собирается вспороть кому-нибудь брюхо - всем насрать.
Однако он нынче хороший.
Шейн смотрит под ноги, вышагивая по лесу: переступает через пни, обходит места, где наверняка есть глубокие сугробы; а еще Шейн смотрит на чужие ноги, того самого офицера, надеясь, что он следующий сугроб точно не заметит. Мелочь, а приятно.
Он говорил тому заткнуться уже не раз. В первый раз - прямо, во второй - рыкнул, когда тот только рот раскрыл, в третий раз он словами так и подавился, ибо лицо его оказалось впечатано в ближайший древесный ствол. На четвертый бы офицер отправился прямиком к воротам замка посредством мощного пинка под зад, однако этого не произошло - Шейн было ногу занес, но тут со спины услышал, мол, ну Шейн, ну Вазаррион, держи свои ноги при себе и отстань от мальчика, и вообще он не твой подчиненный, окстись.
Да, вмешалась Вивьен.
Вивьен - мамочка и умница. У нее нервы, что хер пробьешь, и за это ее все и любят, - Шейн не исключение. Шейн сам согласился пойти с ней, он сам вызвался пойти с ней, он знал, на что шел. И с кем. Почти. На материке нынче опять творится какая-то ересь, и вновь вблизи Южного Арнуса, и вновь ересь настолько необычная, что главная ученая Истинного Пути решили высунуть свое загорелое лицо из медицинского центра и, - о, кощунство! - оторвать свои очи от созерцания деоса знаний, который, непутевый, само собой, без постоянного присмотра в этом жестоком мире не проживет и дня, - хотя практика не раз доказывала, что это жестокий мир, если за деосом знаний никто не присматривает, весь содрогается и силится пережить лишние двадцать четыре часа, - и обратить внимание на сию аномалию. Аномалия, в общем-то, ничего серьезного из себя не представляла. Очевидно, что в ней не было ничего, что представляло бы для их ордена интереса, но это же Вивьен - она любопытна, шустра и отлично умеет впрягать людей в свои затеи, причем - по их доброй воле, ибо, ну, это же Вивьен - ее воля легко становится твоей, стоит ей лишь хорошо попросить. А Шейна она просила всегда хорошо.
Разумеется, в этом лесу они не одни. Здесь не только болтливый офицер с тропы созидания - здесь и немой офицер с тропы созидания, или что там с ним, или почему для него так трудно открыть рот, и, разумеется, Вивьен, что обыкновенно отставала, ибо "вот тут вот конкретно по-любому есть что-то странное, идите вперед, а я разберусь".
Sigh.
С ней ничего не могло случиться. При всем желании, при всей логике не могло, и его блеклые, неясные сомнения, что трепыхались у него между ребрами при одной мысли отправить главу ученых их ордена черт знает куда в сопровождении одних только подконтрольных ей созидателей, - которые, на минуточку, созидатели, и что же они смогут сделать, нарвись на опасность? - были абсолютно неоправданны. А ее подчиненные? Нихрена. Нихуя не смогут. На выяснение причин возникшей из ниоткуда ереси одних только исследователей не отправляют.
Ах, но Шейн, ты мог просто послать с ними своих волшебников, раз уж твое очко так сжимается даже при самой туманнейшей перспективе обнаружить Вивьен Нокс при здравии чуть менее полном, чем в вашу последнюю встречу, можете сказать вы. И знаете что? Во-первых, ничего у него не сжимается. Во-вторых, перспектива эта далеко не самая туманная, ибо Шейн по себе знает, как порой неожиданно прямо перед носом может возникнуть сущий пиздец, от которого не убежишь и не спрячешься. И в-третьих. Нет, не мог бы.
Офицер все смеется, но уже неловко, уже слабо, и Шейн бесится. Из-за себя, из-за ее офицеров, из-за нее, - ибо прекрати бросаться на все так, будто опасности не существует, ибо мы с тобой еще слишком чужие для этого нового мира, ибо хватит делать вид, что тысячелетнего сна нет и никогда не было, - но молчит, зубы сжимает и сопровождает их дальше. Раз начал, заканчивай. Раз бесишься - бесись, сколько угодно, только не разевай пасть. Никого не волнуют твои заморочки, пока ты, Шейн, до сих пор Шейн.
Ты ведь еще Шейн, так ведь?
Так ведь?
Он моргнул.

Угх, у тебя отвратительная рожа, ты в курсе?
Шейн посмотрел на офицера, все продолжающего трындычать, как трещетка, несмотря на все предупреждения и опухший нос, - лицом об дерево это, все-таки, неприятно, - крайне тухло, ощутимо сконфуженно, будто аристократ при виде нищего. Он не знает, как так можно - говорить, говорить и говорить не переставая, все эти 27 часа, что они знакомы, но, кажется, он, Шейн, преувеличивает. Он бесит лишь тебя, Шейн. Он бесит лишь тебя, так что не насрать ли на твое недовольство? Заставь его заткнуться.
Шейн нынче хороший.
Шейн не протянул ему руку, когда его нога провалилась в глубокий сугроб. Он скрестил руки на груди и раздраженно оскалил один клык, взирая на созидателя сверху вниз.
— Мало того, что ты бесполезный, ты еще и всех тормозишь. Просто сдохни уже.
Да, иди и сдохни.
Он услышал голос Вивьен и никак не отреагировал на ее прикосновение к своему плечу. Он почти не изменил своего выражения, когда посмотрел на нее.
Вивьен - умница и мамочка. Ее любят все, и Шейн не исключение. Ей вздумалось проверить леса вблизи Южного Арнуса, бодрой ищейкой идя по следу остаточных аномалий, и он, Шейн, почему-то, пошел с ней. Их срок пребывания в новом времени ничто по сравнению с тем, что они провели взаперти, запечатанные в и за пределами этой реальности одновременно, однако зачем бросаться на все, чего не видела раньше?
Он не мог отправить ее туда одну. Вивьен - умна и самостоятельна, а еще у Вивьен есть деос - ей нечего бояться, она справится со всем. Шейну тоже нечего бояться, и он и не боится, и не боялся никогда. Это было скорее напряжением, странная тревога, заставлявшая раз за разом представлять картины того, что было, того, что они пропустили, того, что он, Шейн, может допустить, - опять, снова, так, что уже не оправишься, - того, что может произойти за то мгновение, что он моргнет.
Как-то раз он закрыл глаза и открыл их два миллиона лет спустя.
А когда-нибудь он обернется. И будет слишком поздно.
Шейн... он этого не хочет. Боится этого?
Шейн бесится. Он идет впереди всех, вышагивая жестко, переходя на твердую почву, и лишь хруст снега прерывает его молчание. Он кипит. В голове у него картины того, что могло бы быть.
Шейн бесится. Он кипит, но главное, чтобы он не взорвался, потому что взорвется не его голова.
Разумеется, мало кого волнуют его заморочки. Зря.
Ты помнишь, почему их должен волновать твой гнев, Шейн?
Он остановился.

Блять, ну и морда у него.
Шейн посмотрел на орденовского офицера криво, вскользь, даже не поворачиваясь к нему лицом. Они знакомы вот уже целых один день и три часа, и ничего-то Шейн ныне не хочет больше, чем раззнакомиться с ним нахер и как и этому офицеру, как и его, самое-то главное, ебалу и до блевоты позитивному настрою, тому заткнуться уже не раз. В первый раз - прямо, во второй - рыкнул, когда тот только рот раскрыл, в третий раз он словами так и подавился, ибо лицо его оказалось впечатано в ближайший древесный Просто сдохни уже.потому что он, смерд, жалкий, ты помнишь это, Шейн? ее подчиненные? Нихрена. Нихуя не смогут.
Вивьен - мамочка и умница почему ты не шипишь, идиот?
его блеклые, неясные сомнения, что трепыхались у него между ребрами картины того, что было, того, что они пропустили, того, что он, Шейн, может допустить, - опять, снова, так, что уже не оправишься, -
Шейн бесится.зачем бросаться на все, чего не видела раньше?
У нее нервы, что хер пробьешь, и за это ее все и любят, - Шейн не исключение. Шейн сам согласился пойти с ней, он сам вызвался пойти с ней, он знал, на что шел. И с кем. Почти. На материке нынче опять творится какая-то ересь, и вновь вблизи Южного Арнуса, и вновь ересь настолько необычная, что главная ученая Истинного Пути решили высунуть свое загорелое лицо из медицинского центра и, - Твою же, блять, налево, ебало попроще сделай.
посмотрел на орденовского офицера криво, вскользь, даже не поворачиваясь к нему лицом. Они знакомы вот уже целых один день и три часа, и ничего-то Шейн ныне не хочет больше, чем раззнакомиться с ним нахер
Шейн по себе знает, как порой неожиданно прямо перед носом может возникнуть сущий пиздец, от которого не убежишь и не спрячешься.
— Я сказал "иди и сдохни". Что из этого тебе непонятно? — Шейн шипит.
Шейн бесится, а его сердце стучит.
Он это помнит.

Ну у него все-таки и рожа.
— Я сказал "иди и сдохни", — Шейн слова буквально выплюнул, а голос у него был даже грубее, чем обычно.
Терпение у него не бесконечное, а сам он далеко, блять, не железный. Его можно пробить, но пробивать его не стоит, ибо за ним, в нем, есть нечто, что будить не стоит.
Шейн подошел к подчиненному мисс Нокс почти вплотную, и лицо его, хоть, на первый взгляд, и спокойное, было напряжено до предела. Шейн не хотел проявлять своего раздражения. За последние пару часов он проявлял его слишком часто, и это не могло бы не вызвать беспокойства у трех созидателей их ордена.
— Что из этого тебе непонятно?
Из-за его губ торчат клыки. У Шейна взгляд неморгающий, и лед в нем настолько холодный, что обжигает. Шейн бесится. Он бесится. Его дыхание почти ровно. Почти ровно. Он сглатывает сухой ком, царапающий горло, и пытается отвернуться, отойти, но чувство в груди, плотное, тяжелое, тянущее сердце вниз, прямиком к желудку, заставило его вновь посмотреть на стоявшего перед ним волшебника. Он не может. Надо. Надонадонадонадонадонадо он должен это сказать. Шейн держал это в себе слишком долго, его гнев сжирал его слишком долго, его сомнения, его опасения, его страхи преследовали его слишком навязчиво, слишком явственно, слишком резко, слишком шершаво, прямо тут, по коже, как заржавелой ножовкой, каждый раз по одному и тому же месту, теркой сдирая кожу в мясо, и эти раны саднили, эти раны щипали, они - нет, не болели, ибо начнет болеть, если только содрать это мясо с костей, - с каждым новым движением становились все больше.
Почему он еще здесь? 
Почему он решил, что это хорошая идея?
Почему ты, Шейн, решил, что годишься на что-то кроме разрушений?
— Ты настолько тупой? — Шейн наклоняет голову на бок и застывает неестественно прямо, смотря волшебнику в глаза совсем не моргая, совсем не двигаясь, словно он статуя.словно он сосулька.словно он льдина. Словно этот огонек по когтям - не его. — Ну же, скажи мне, ты настолько тупое бесполезное создание? Вивьен не учит вас закрывать рот? Она не учит, что нельзя разговаривать, пока вам не дадут слова? Почему я должен тратить на тебя свои нервы? Почему я должен терпеть твое дерьмо? Почему я не могу вырвать твой язык нахер, ну же, скажи мне? — Шейн зол; его голос горит.
Шейн дышит совсем не ровно.
— Говори, — слова вырываются у него громко, слишком громко по сравнению с тем, как он говорит обычно, как он ведет себя обычно, как он контролирует себя обычно.
Контролируешь ли ты себя?
У него вырывается вздох. Прерывистый. Тихий. Глухой. Чувство в его груди исчезло, и теперь его голова как на углях.
Шейн отлетает в сторону мгновенно, как обжегшись, смотрит вперед, в лес, еще дальше, еще глубже, подальше отсюда, и пытается заглушить свои вздохи, очень корявые, жалкие, пар от которых царапал ему в щеки, Шейну казалось, - до крови, однако это не помогало. Не помогало. Ничего не помогало. Это в его голове. Нужно собраться, нужно пойти, нужно бежать нахер отсюда, как можно дальше, ибо, блять, только не здесь, только не сейчас, только не с ней, ты, не смей делать этого сейчас.
Ему что-то говорят
Нужно бежать.
блятьблятьблять проклятье нужно бежать
черт
блять—
Ас!..
Шейн приставляет руку к лицу, и ощущение такое, будто это не его лицо вовсе.
Он понимает.
Это не его лицо.
Она не услышит.
Он убирает руку.

▲ ▼ ▲ ▼ ▲

Верно, Шейн.
Мы с тобой понимаем, в чем дело.
А они - нет. Шейн больше не брезгует.
Теперь все будет так, как должно быть.
— Устроим привал, — мягко произнес он, приближаясь к ним легко, словно к кроликам, так, что его ноги не издали ни звука, пока на губах его играла спокойная уверенная улыбка.
У Шейна нет плана. Шейн лишь знает, что хочет делать. Он хочет выпилить этот белый нахер, он хочет избавиться от этой чистоплотности, от этих белых чистеньких пальчиков к черту, он хочет свои когти грязными, он хочет под ними чужой кожи,
он хочет свои когти
в дейст-
ви-
и.
Он хочет больше красного. Под цвет ее волос.
— Как Вы на это смотрите, мисс Нокс?
Мисс Нокс умеет привлекать внимание. Мисс Нокс достаточно просто стоять, прямо здесь, посреди этого тихого заснеженного леса, и она непроизвольно, наверняка даже не задумываясь об этом, будет привлекать внимание, потому что она яркая, потому что она теплая, потому что снег под ней готов растаять, как и изморозь, как и лед, - любой лед, твердый, тонкий, но только не его. Только не у Шейна. Но он бы хотел попробовать. Он хотел бы проверить, растопит ли она его лед.
Вскрой меня, распотроши,
растопи этот лед.
Шейн не будет сопротивляться, если вскрывать его будет она. Шейн подаст ей нож; он уже горит.

Да, мисс Нокс. Мисс Нокс, именно она, она умеет привлекать внимание. Мисс Нокс мамочка и умница, да? дА, ШЕЙн, Да??

Краем глаза он цепляется за лицо болтливой мартышки. Я СКАЗАЛ ИДИ И СДОХНИ, ЧТО ИЗ ЭТОГО ТЕБЕ НЕПОНЯТНО?
Шейн уже не улыбается, когда его рука оказывается покрыта красной жижей. Его рука - в чужом теле, а взгляд у него - выбешенный.
Твою же, блять, налево,
ебало попроще сделай.
[AVA]http://s6.uploads.ru/O5nQ7.png[/AVA]

Отредактировано Шейн (07.09.17 14:45:09)